Он плачет — мы плачем. Етиная туша у саря падюшки с наротом, етиная».  
«У молодого тракториста хватило духу выложить Плещееву правду, а у тебя? Молчишь? Слаб в коленках, получи добрый совет? Не только в коленках... Измывается над человеком только потому, что тот бросил курить». Скосив глаза, Кондор увидел, как с вожделением разминает а пальцах папиросу Маулиха — та самая, «Плещеев в юбке». Страсть как хочется ей закурить. Но тут, на совещании, даже она, беспартийная и языкастая, ни за что не осмелится это сделать — Плещеев же взорвется, как граната: то, что можно ему, не дозволено на совещании никому, даже второму секретарю строжайшее табу. Маулиха, пригнувшись за спиной впереди сидящего, с вожделением понюхала папиросу, даже зажмурилась от удовольствия. Чем только она не командовала — и хозмагом, и загсом, и узлом связи... Теперь вот маслозаводом. Опять нюхает папиросу. Наверное, съела бы ее, если бы не боялась, что подавится.  
Посмотрел он на нас, послушал, растрокался и коворит: «Поше мой, сколько в моем сарствекосутарстве короших лютей!» И саплакал.  
А Плещеев уже докурил. Опять, прохаживаясь вдоль стола, продолжает свою речь. Только изменил тему — перешел к итогам весенних полевых работ.  
— Сев, считай, мы закончили хорошо. Хорошо закончили. План выполнен с хвостиком. А это, нелюбимая, заложена основа высокого урожая. Фундамент заложен. Надо полагать, фундамент заложен прочный. Народ правильно говорит: весенний день год кормит. Народ знает, что говорит, не ошибается. Народ всегда говорит правду. Весенний день год кормит. Нелюбимая, не зря поработал район.  
— А в году-то 365 дней! — привстав, выкрикнула директорша маслозавода с подобострастием.  
Погоди, а где же ее папироса, неужто и впрямь заглотнула? Кондор улыбнулся своей дикой мысли и тут же почувствовал на себе строгий взгляд Плещеева, который продолжал:  
— Не зря мы дорожили этим самым весенним днем, использовали его до дна.